Argenberg.com™

Новое

Все материалы

Фотографии

Июль, 2008

Лето навсегда

Неразгаданная тайна

Зеркало

Парадоксальность

Моя жизнь

На краю бездны

Мне приснился сон

Кризис смысла жизни

Река ширилась

Тоска и скука бесконечности

Жизнь удалась?

И это тоже пройдет

Грустно и весело

Время остановить мир

Мы двинулись к горам

Я не мог отвести глаз

Принятие ответственности

Смерть как советчик

Стирание личной истории

Остановка мира

Потеря чувства собственной важности

Учитель Карлоса Кастанеды

30 июля, 2008

Лето навсегда

Лето навсегда... © Argenberg.com™. Что дальше?...

Что дальше?

30 июля, 2008

Неразгаданная тайна

Но... видели ли вы, ребята, бурю? Вот так же, как громы, загремели и боевые орудия. Так же, как молнии, засверкали огненные взрывы. Так же, как ветры, ворвались конные отряды, и так же, как тучи, пронеслись красные знамена. Это так наступала наша армия.

А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето? Вот так же, как ручьи, сбегая с пыльных гор, сливались в бурливые, пенистые потоки, так же при первом грохоте войны забурлили восстания, и откликнулись тысячи голосов и из Равнинного Королевства, и из Снежного Царства, и из Знойного Государства.

И в страхе бежал разбитый страх, громко проклиная эту страну с ее удивительным народом, с ее непобедимой армией и с ее неразгаданной военной тайной. А Мальчиша-Кибальчиша оставили на зеленом бугре у Синей Реки. И поставили рядом с ним большой красный флаг.

Плывут пароходы - привет Мальчишу!
Пролетают летчики - привет Мальчишу!
Пробегут паровозы - привет Мальчишу!
А пройдут пионеры - салют Мальчишу!

27 июля, 2008

Зеркало

Все считают, что цивилизация - благо, а Руссо звал назад - к природе.

Всем вроде бы понятно, что счастье в том, чтобы обладать. А Фромм понял что счастье в том, чтобы быть.

Всем кажется, что нашей жизнью управляет сознание, а Фрейд доказал, что жизнью правит бессознательное.

Все считают, что страдание - плохо, а Франкл убеждает, что в страдании рождается глубинное понимание жизни.

Далеко-далеко на Севере живет Снежная Королева. Вы бывали когда-нибудь на далеком-далеком Севере? Там нет ни травы, ни цветов, ни деревьев, а есть только снег и лед. Ледяные горы вздымаются ввысь, а вниз стекают ледяные реки. И вот на такой ледяной горе стоит ледяной дворец. В нем и живет Снежная Королева. У нее есть слуги - белые медведи. У нее есть гонцы - снежные вихри. У нее есть стража - бравые снеговики. Но никто не приходит к ней в гости. У нее есть золотистые и серебристые льдинки. Но некому показать ей свои драгоценности. И было у Снежной Королевы волшебное зеркало. Почему я говорю: было? Потому, что оно разбилось на тысячу мелких кусочков. Это было особое зеркало. Для того, кто смотрел в него, менялись местами добро и зло, прошлое и будущее, правда и ложь.

26 июля, 2008

Парадоксальность

У кого есть кольцо с тремя еврейскими буквами? Это должно быть особое кольцо которое делает грустных веселыми, а веселых грустными.

Главное в творчестве шизоида - парадоксальность. Что такое парадокс? Казалось так, а оказалось так! Причем казалось большинству, почти всем, а то и просто всем.

Ведь некогда всем было ясно, что Солнце вертится вокруг Земли. Ведь так просто: Солнце встает на востоке, а заходит на западе. Как же можно было иначе думать, если Солнце одно. А шизоидному Копернику вопреки всеподавляющему большинству стало ясно, что Земля вертится вокруг Солнца.

Всем вроде понятно, что счастье в том, чтобы обладать. А Фромм понял: счастье в том, чтобы быть.

Всем казалось, что нашей психикой управляет сознание, а Фрейд доказал, что очень часто сознанием правит бессознательное.

Все считают, что цивилизация - благо, а шизоид Руссо звал назад - к природе.

Все знают, что существует время, а Эйнштейн показал, что время - иллюзия сознания, и есть только текущий момент.

Все считали, что знание - сила, а Екклесиаст, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме, полагал, что "во многой мудрости - много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь".

Все считали, что страдание - плохо, а Франкл убеждает, что в страдании рождается глубинное понимание жизни.

25 июля, 2008

Моя жизнь

Я чувствую, что я стою лицом к лицу пред чем-то нелогичным и бестолковым, и не знаю, что надо делать. Я стою лицом к лицу перед своей жизнью, перед реальностью, и это-то кажется мне очень бестолковым и непонятным, потому что это сама моя жизнь. Я испытываю чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, спокойно прошедший над пропастью по мосту и вдруг увидавший, что этот мост разобран и что там пучина. Пучина эта - сама жизнь, мост - та иллюзорная жизнь, которой я жил.
25 июля, 2008

На краю бездны

Я смотрю в эту бездну. Она смотрит в меня.

На что можно опереться в этом мире? Этот мир предельно иллюзорен, эфемерен, бессодержателен. Когда-то он казался мне таким твердым и реальным. Сейчас - просто бессодержательной пустотой.

Я заглядываю в нее, в эту бездну, и мне становится не по себе.

Опереться не на что. Нет никакого смысла за пределами того что сам себе создал, и любой такой смысл - иллюзорен.

Жизнь может быть счастливой только во сне, только в иллюзиях. Когда уходят иллюзии, уходит все, уходит вместе с ними и любой смысл, которым жил.

Когда ты отрываешься от привычной жизни, от привычного комфортного состояния и начинаешь путь в неизвестное, - сохранить веселость, наверно, мало кому удается. Я, в принципе, знаю, куда иду. К свободе - к своей. Но чем дальше я к ней иду, тем холодней мне становится. И я оборачиваюсь назад, к несвободе, к ощущению иллюзорной защищенности, к зависимости, но понимаю, что назад дороги нет, - что пройдено, то пройдено.

А что впереди?

Понимание иллюзорности мира, понимание отсутствия опор в нем. Или, другими словами, понимание иллюзорности всех опор. Есть ли что-то в этом мире, на что реально могло бы опереться наше сознание?

Опираясь на иллюзорное, наше сознание, естественно выстраивает для себя иллюзорные картины мира.

На самом деле, вокруг нет ничего стабильного, твердого, реального.

Его нет. Есть то, что называют упорядоченным хаосом, содержащим все видимое и невидимое нами. Чтобы познать истину, надо охватить весь этот хаос человеческим умом, - частью хаоса, - а как это возможно?

И можно ли доверять картине видимой нами реальности?

Все, что нам мешает видеть и знать, это то, что мы люди, и для нас установлены определенные допуски в этом мире, прорваться за которые человеку, оставаясь человеком проблематично, и чревато нагромождением новых иллюзий.

Чтобы выйти за пределы той реальности, которую мы знаем, надо сначала увидеть все известные нам вещи, как они есть, стереть известное о них знание. Когда я пытаюсь это сделать - я вижу все содержащееся в мире одновременно как единое бесформенное нечто. Без единого качества единое нечто. Кем бы и чем бы я ни был - я часть единого, само единое. Двигаться дальше некуда.

Нет ничего, что можно было бы выделить в мире, как существующее отдельно и как существующее вообще (ни материи, ни людей, ни вещей, ни событий, ни чувств, ни мыслей).

Все - однородная масса. Все одного рода и качества. Даже нет сожаления, что все так бесцветно.

Радости, грусти - не существует, как нет отдельно того, кто испытывал бы это.

Все, что есть - сплошное неразделимое нечто.

Не понимающие тебя пока все еще видят что-то отдельно от всего, - пока просто еще не способны увидеть мир целиком. Когда увидят - поймут.

Но для этого надо из мира выйти.

Как никогда, я ясно вижу бессмысленность всего. Условность самого понятия "смысл". Его антропоморфность. Чувствуешь, что вне той небольшой группы людей, договорившихся между собой о смысле - нет никакого смысла. Ни высшего, ни низшего. Полная бессмыслица. Такое положение очень сильно бъет по уму. Думаю, что осознание факта бессмысленности регулярно собирает урожай самоубийц и сошедших с ума.

И тем не менее, коль скоро осознание условности и бессмысленности достигло определенной глубины - от него уже не отмахнуться, его не затопить делами и заботами, условной погоней за условными достижениями, условным удовлетворением условных желаний. Весь мир становится одним большим напоминанием о своей бессмысленности.

Непростая ситуация... Но если вдуматься, решение ее лежит на поверхности. Проблема существует постольку, поскольку какой-то части внутри меня необходим смысл. И если отказаться от доминирования этой части в собственной психике - то и проблема растворится. Иными словами человек, ищущий смысл рано или поздно должен уйти с главной роли в спектакле психики, подчиняясь рациональному самосохранению перед лицом кризиса бессмысленности.

Ну хорошо - мир бессмысленен, но я-то еще жив. Что же тут есть еще.

Нет смысла? Да здравствует отсутствие смысла!

Жизнь пока еще остается.

Когда я окончательно потеряю всякие надежды в возможности существовании какого-то смысла, я возьму этот склад углеводородных соединений, эту энергетическую машину, этот электрохимический комбайн, анимирующий какой-то один бесформенный и бесцветный процесс, побочно создающий в голове иллюзию жизни, отвезу его на остров в океане, и буду поддвергать его жестокому гедонизму в течение лет или десятилетий, до того момента пока он не откажет...

21 июля, 2008

Мне приснился сон

Вижу я, что лежу на постели. И мне ни хорошо, ни дурно, я лежу на спине. Но я начинаю думать о том, хорошо ли мне лежать; и что-то, мне кажется, неловко ногам: коротко ли, неровно ли, но неловко что-то; я пошевеливаю ногами и вместе с тем начинаю обдумывать, как и на чем я лежу, чего мне до тех пор не приходило в голову. И наблюдая свою постель, я вижу, что лежу на плетеных веревочных помочах, прикрепленных к бочинам кровати. Ступни мои лежат на одной такой помочи, голени - на другой, ногам неловко.

Я почему-то знаю, что помочи эти можно передвигать. И движением ног отталкиваю крайнюю помочу под ногами. Мне кажется, что так будет покойнее. Но я оттолкнул ее слишком далеко, хочу захватить ее ногами, но с этим движеньем выскальзывает из-под голеней и другая помоча, и ноги мои свешиваются. Я делаю движение всем телом, чтобы справиться, вполне уверенный, что я сейчас устроюсь; но с этим движением выскальзывают и перемещаются подо мной еще и другие помочи, и я вижу, что дело совсем портится: весь низ моего тела спускается и висит, ноги не достают до земли. Я держусь только верхом спины, и мне становится не только неловко, но отчего-то жутко.

Тут только я спрашиваю себя то, чего прежде мне и не приходило в голову. Я спрашиваю себя: где я и на чем я лежу? И начинаю оглядываться и прежде всего гляжу вниз, туда, куда свисло мое тело, и куда, я чувствую, что должен упасть сейчас. Я гляжу вниз и не верю своим глазам. Не то что я на высоте, подобной высоте высочайшей башни или горы, а я на такой высоте, какую я не мог никогда вообразить себе. Я не могу даже разобрать - вижу ли я что-нибудь там, внизу, в той бездонной пропасти, над которой я вишу и куда меня тянет. Сердце сжимается, и я испытываю ужас. Смотреть туда ужасно. Если я буду смотреть туда, я чувствую, что я сейчас соскользну с последних помочей и погибну. Я не смотрю, но не смотреть еще хуже, потому что я думаю о том, что будет со мной сейчас, когда я сорвусь с последних помочей. И я чувствую, что от ужаса я теряю последнюю державу и медленно скольжу по спине ниже и ниже. Еще мгновенье, и я оторвусь.

И тогда приходит мне мысль: не может это быть правда. Это сон. Проснись. Я пытаюсь проснуться и не могу. Что же делать, что же делать? - спрашиваю я себя и взглядываю вверх. Вверху тоже бездна. Я смотрю в эту бездну неба и стараюсь забыть о бездне внизу, и, действительно, я забываю. Бесконечность внизу отталкивает и ужасает меня; бесконечность вверху притягивает и утверждает меня. Я так же вишу на последних, не выскочивших еще из-под меня помочах над пропастью; я знаю, что я вишу, но я смотрю только вверх, и страх мой проходит. Как это бывает во сне, какой-то голос говорит: "Заметь это, это оно!" и я гляжу все дальше и дальше в бесконечность вверху и чувствую, что я успокаиваюсь, помню все, что было, и вспоминаю, как это все случилось: как я шевелил ногами, как я повис, как я ужаснулся и как спасся от ужаса тем, что стал глядеть вверх. И я спрашиваю себя: ну, а теперь что же, я вишу все так же?

И я не столько оглядываюсь, сколько всем телом своим испытываю ту точку опоры, на которой я держусь. И вижу, что я уж не вишу и не падаю, а держусь крепко. Я спрашиваю себя, как я держусь, ощупываюсь, оглядываюсь и вижу, что подо мной, под серединой моего тела, одна помоча, и что, глядя вверх, я лежу на ней в самом устойчивом равновесии, что она одна и держала прежде. И тут, как это бывает во сне, мне представляется тот механизм, посредством которого я держусь, очень естественным, понятным и несомненным, несмотря на то, что наяву этот механизм не имеет никакого смысла. Я во сне даже удивляюсь, как я не понимал этого раньше. Оказывается, что в головах у меня стоит столб, и твердость этого столба не подлежит никакому сомнению, несмотря на то, что стоять этому тонкому столбу не на чем. Потом от столба проведена петля как-то очень хитро и вместе просто, и если лежишь на этой петле серединой тела и смотришь вверх, то даже и вопроса не может быть о падении. Все это мне было ясно, и я был рад и спокоен. И как будто кто-то мне говорит: смотри же, запомни. И я проснулся.

© 1882 Лев Толстой.

21 июля, 2008

Кризис смысла жизни

Душевное состояние это выражалось для меня так: жизнь моя есть какая-то кем-то сыгранная надо мной глупая и злая шутка. Несмотря на то, что я не признавал никакого "кого-то", который бы меня сотворил, эта форма представления, что кто-то надо мной подшутил зло и глупо, произведя меня на свет, была самая естественная мне форма представления.

Невольно мне представлялось, что там где-то есть кто-то, который теперь потешается, глядя на меня, как я целые 30 лет жил, жил учась, развиваясь, возрастая телом и духом, и как я теперь, совсем окрепнув умом, дойдя до той вершины жизни, с которой открывается вся она, - как я дурак-дураком стою на этой вершине, ясно понимая, что ничего в жизни и нет, и не было, и не будет. "А ему смешно..."

Но есть ли, или нет этот кто-нибудь, который смеется надо мной, мне от этого не легче. Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале. Все это так давно всем известно. Не нынче-завтра придут болезни, смерть (и приходили уже) на любимых людей, на меня, и ничего не останется, кроме смрада и червей. Дела мои, какие бы они ни были, все забудутся - раньше, позднее, да и меня не будет. Так из чего же хлопотать? Как может человек не видеть этого и жить - вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это - только обман, и глупый обман! Вот именно, что ничего даже нет смешного и остроумного, а просто - жестоко и глупо.

"Искусство, поэзия?.." Долго под влиянием успеха похвалы людской я уверял себя, что это - дело, которое можно делать, несмотря на то, что придет смерть, которая уничтожит все - и меня, и мои дела, и память о них; но скоро я увидал, что и это - обман. Мне было ясно, что искусство есть украшение жизни, заманка к жизни. Но жизнь потеряла для меня свою заманчивость, как же я могу заманивать других? Пока я не жил своею жизнью, а чужая жизнь несла меня на своих волнах, пока я верил, что жизнь имеет смысл, хоть я и не умею выразить его, - отражения жизни всякого рода в поэзии и искусствах доставляли мне радость, мне весело было смотреть на жизнь в это зеркальце искусства; но когда я стал отыскивать смысл жизни, когда я почувствовал необходимость самому жить, - зеркальце это стало мне или ненужно, излишне и смешно, или мучительно. Мне нельзя уже было утешаться тем, что я в зеркальце вижу, что положение мое глупо и отчаянно. Хорошо мне было радоваться этому, когда в глубине души я верил, что жизнь моя имеет смысл. Тогда эта игра светов и теней - комического, трагического, трогательного, прекрасного, ужасного в жизни - потешала меня. Но когда я знал, что жизнь бессмысленна и ужасна, - игра в зеркальце не могла уже забавлять меня.

Но и этого мало. Если б я просто понял, что жизнь не имеет смысла, я спокойно бы мог знать это, мог бы знать, что это - мой удел. Но я не мог успокоиться на этом. Если б я был как человек, живущий в лесу, из которого он знает, что нет выхода, я бы мог жить; но я был как человек, заблудившийся в лесу, на которого нашел ужас оттого, что он заблудился. И он мечется, желая выбраться на дорогу, знает, что всякий шаг еще больше путает его, и не может не метаться.

© 1882 Лев Толстой.

21 июля, 2008

Река ширилась

Красавицы сосны стояли, заломив ветки над зыбким вечерним туманом. Березы сохраняли свет, кроны их золотились, озаренные закатом, сосны были черными, от них начинались сумерки.

Дни его убывали. Пребывание на этой земле заканчивалось. Не было уже Лельки, и он так до конца не мог понять, как жить без нее. Оставалась наука. Наука не имела конца, да и то, чего он достиг, потеряло былую цену. То, над чем он трудился все годы, загадки этого мира, которые он раскрывал, которые пожирал с неослабным аппетитом, на которых рос его дар, - все это померкло перед главной тайной жизни.

Ему не хотелось ничего переиначивать в своей судьбе. Он понимал, что главную тайну разгадать не удастся никому никогда, и это утешало его.

Вновь он сидел в кресле на верхней палубе, над ним, крича, кружились чайки. Когда-то он занимался ими. Среди зоологов он более всех чтил орнитологов. Птицы вели себя загадочно. Взять хотя бы их песни, их язык. О чем они переговаривались? Птенцы могли лететь через океан без сопровождения родителей. Как они находили свой остров в океане? Допустим, это записано в наследственном коде - но как эта запись переходит в ориентацию, в маршрут?

Река ширилась, величаво приближалась к устью. Жизнь его тоже приближалась к устью. Былые наветы, обиды, история с Академией наук - все, что когда-то волновало, осталось позади, виделось мелким. Он чувствовал себя рекой, текущей уже долго и бог знает откуда. В нем были воды верховья и тот исток, с которого все началось; в сущности, он жил много раньше, чем появился на свет, он был из прошлого века. Россия Тургенева, Чехова и Россия гражданской войны, Россия послевоенная, современная, Европа довоенная, гитлеровская Германия, атомный мир - в нем сошлись все эпохи нашего века, и все они продолжали пребывать в нем...

Иногда мне кажется, что он не умер. Если он мог прийти к нам из прошлого века, то он мог и уйти туда. У индейцев в одной из легенд говорится про день, когда с заоблачных пастбищ спустятся бизоны, помчатся по прерии. И мужчины племени будут бежать за ними, чтобы почувствовать дрожь земли под тяжестью исполинов, чтобы вернуть себе чувство страха и восторга.

© 1987 Даниил Гранин.

20 июля, 2008

Тоска и скука бесконечности

Значительная часть того, что вам предстоит, будет востребована скукой. Причина, по которой я хотел бы поговорить с вами об этом в столь торжественный день, состоит в том, что, как я полагаю, ни один колледж не готовит вас к такой будущности. Ни точные науки, ни гуманитарные не предлагают вам курсов скуки. В лучшем случае они могут вас познакомить со скукой, нагоняя ее. Но что такое случайное соприкосновение по сравнению с неизлечимой болезнью? Наихудший монотонный бубнеж, исходящий с кафедры, или смежающий веки велеречивый учебник - ничто по сравнению с психологической Сахарой, которая начинается прямо в вашей спальне и теснит горизонт.

Известная под несколькими псевдонимами - тоска, томление, безразличие, хандра, сплин, тягомотина, апатия, подавленность, вялость, сонливость, опустошенность, уныние и т. д., скука - сложное явление и, в общем и целом, продукт повторения. В таком случае, казалось бы, лучшим лекарством от нее должны быть постоянная изобретательность и оригинальность. То есть на что вы, юные и дерзкие, и рассчитывали. Увы, жизнь не даст вам такой возможности, ибо главное в жизненной механике - как раз повторение.

Можно, конечно, возразить, что постоянное стремление к оригинальности и изобретательности есть двигатель прогресса и тем самым цивилизации. Однако - в чем и состоит преимущество ретроспективного взгляда - двигатель этот не самый ценный. Ибо, если мы поделим историю нашего вида в соответствии с научными открытиями, не говоря уже об этических концепциях, результат будет безрадостный. Мы получим, выражаясь конкретнее, века скуки. Само понятие оригинальности или новшества выдает монотонность стандартной реальности, жизни, чей главный стих - нет, стиль - есть скука.

Этим она - жизнь - отличается от искусства, злейший враг которого, как вы, вероятно, знаете, - клише. Поэтому неудивительно, что и искусство не может научить вас справляться со скукой. На эту тему написано несколько романов; еще меньше живописных полотен; что касается музыки, она главным образом несемантична. Единственный способ сделать искусство убежищем от скуки, от этого экзистенциального эквивалента клише, - самим стать художниками. Хотя, учитывая вашу многочисленность, эта перспектива столь же незаманчива, сколь и маловероятна.

Но даже если вы шагнете в полном составе к пишущим машинкам, мольбертам и Стейнвеям, полностью от скуки вы себя не оградите. Если мать скуки - повторяемость, то вы, юные и дерзкие, будете быстро удушены отсутствием признания и низким заработком, ибо и то, и другое хронически сопутствует искусству. В этом отношении литературный труд, живопись, сочинение музыки значительно уступают работе в адвокатской конторе, банке или даже лаборатории.

Одно это уменьшит перспективы оригинальности и изобретательности в качестве противоядий от скуки. Но даже в более монохромном мире другое осложнение с оригинальностью и изобретательностью состоит в том, что они буквально окупаются. При условии, что вы способны к тому или другому, вы разбогатеете довольно быстро. Сколь бы желательно это ни было, большинство из вас знает по собственному опыту, что никто так не томим скукой, как богачи, ибо деньги покупают время, а время имеет свойство повторяться. Допуская, что вы не стремитесь к бедности - иначе вы бы не поступили в колледж, - можно ожидать, что скука вас настигнет, как только первые орудия самоудовлетворения станут вам доступны.

Благодаря современной технике эти орудия так же многочисленны, как и синонимы скуки. Ввиду их назначения - помочь вам позабыть об избыточности времени - их изобилие красноречиво. Столь же красноречивым является использование вашей покупательной способности, к вершинам которой вы зашагаете отсюда под щелканье и жужжание некоторых из этих инструментов, которые крепко держат в руках ваши родители и родственники. Это пророческая сцена, леди и джентльмены 1989 года выпуска, ибо вы вступаете в мир, где запись события умаляет само событие - в мир видео, стерео, дистанционного управления, тренировочных костюмов и тренажеров, поддерживающих вас в форме, чтобы снова прожить ваше собственное или чье-то еще прошлое: консервированного восторга, требующего живой плоти.

Все, что обнаруживает регулярность, чревато скукой. В значительной степени это относится и к деньгам - как к самим банкнотам, так и к обладанию ими.

Что касается бедности, скука - самая жестокая часть ее несчастий, и бегство от нее принимает более радикальные формы: бурного восстания или наркомании. Обе временные, ибо несчастье бедности бесконечно; обе вследствие этой бесконечности дорогостоящи. Вообще, человек, всаживающий героин себе в вену, делает это главным образом по той же причине, по которой вы покупаете видео: чтобы увернуться от избыточности времени. Разница, однако, в том, что он тратит больше, чем получает, и его средства спасения становятся такими же избыточными, как то, от чего он спасается, быстрее, чем ваши. В целом, тактильная разница между иглой шприца и кнопкой стерео приблизительно соответствует различию между остротой и тупостью влияния времени на неимущих и имущих. Короче говоря, будь вы богаты или бедны, рано или поздно вы пострадаете от избыточности времени.

Потенциально имущие, вам наскучит ваша работа, ваши друзья, ваши супруги, ваши возлюбленные, вид из вашего окна, мебель или обои в вашей комнате, ваши мысли, вы сами. Соответственно, вы попытаетесь найти пути спасения. Кроме приносящих удовлетворение вышеупомянутых игрушек, вы сможете приняться менять места работы, жительства, знакомых, страну, климат; вы можете предаться промискуитету, алкоголю, путешествиям, урокам кулинарии, наркотикам, психоанализу.

Впрочем, вы можете заняться всем этим одновременно; и на время это может помочь. До того дня, разумеется, когда вы проснетесь в своей спальне среди новой семьи и других обоев, в другом государстве и климате, с кучей счетов от вашего турагента и психоаналитика, но с тем же несвежим чувством по отношению к свету дня, льющемуся через окно. Вы натягиваете ваши кроссовки и обнаруживаете, что у них нет шнурков, за которые бы вы выдернули себя из того, что вновь приняло столь знакомый облик. В зависимости от вашего темперамента или возраста вы либо запаникуете, либо смиритесь с привычностью этого ощущения; либо вы еще раз пройдете через мороку перемен.

Невроз и депрессия войдут в ваш лексикон. В сущности, нет ничего плохого в том, чтобы превратить жизнь в постоянный поиск альтернатив, чехарду работ, супругов, окружений и т.д., при условии, что вы можете себе позволить алименты и путаницу в воспоминаниях. Это положение, в сущности, было достаточно воспето на экране и в романтической поэзии. Загвоздка, однако, в том, что вскоре этот поиск превращается в основное занятие, и ваша потребность в альтернативе становиться равна ежедневной дозе наркомана.

Однако, из этого существует еще один выход. Не лучший, возможно, с вашей точки зрения, и не обязательно безопасный, но прямой и недорогой. Те из вас, кто читал "Слугу слуг" Роберта Фроста, помнят его строчку: "Лучший выход - всегда насквозь". И то, что я собираюсь предложить - вариация на эту тему.

Когда вас одолевает скука, предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна. Вообще, с неприятностями правило таково: чем скорее вы коснетесь дна, тем тем быстрее выплывете на поверхность. Идея здесь, пользуясь словами другого великого англоязычного поэта, заключается в том, чтобы взглянуть в лицо худшему. Причина, по которой скука заслуживает такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое, неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии.

Скука - это, так сказать, ваше окно на время, на те его свойства, которые мы склонны игнорировать до такой степени, что это уже грозит душевному равновесию. Короче говоря, это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначительность в нем. Возможно, этим объясняется боязнь одиноких, оцепенелых вечеров, очарованность, с которой мы иногда наблюдаем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, - и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле.

Раз уж это окно открылось, не пытайтесь его захлопнуть; напротив, широко распахните его. Ибо скука говорит на языке времени, и ей предстоит преподать вам наиболее ценный урок в вашей жизни - урок, которого вы не получили здесь, на этих зеленых лужайках - урок вашей крайней незначительности. Он ценен для вас, а также для тех, с кем вы будете общаться. "Ты конечен", - говорит вам время голосом скуки, - "и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно". Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако, ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение.

Ибо скука - вторжение времени в нашу систему ценностей. Она помещает ваше существование в его - существования - перспективу, конечный результат которой - точность и смирение. Первая, следует заметить, порождает второе. Чем больше вы узнаете о собственной величине, тем смиреннее вы становитесь и сочувственней к себе подобным, к той пылинке, что кружится в луче солнца или уже неподвижно лежит на вашем столе. Ах, сколько жизней ушло в эти пылинки! Не с вашей точки зрения, но с их. Вы для них то же, что время для нас; поэтому они выглядят столь малыми.

"Помни меня", -
шепчет пыль.

Ничто не могло бы быть дальше от душевного распорядка любого из вас, юные и дерзкие, чем настроение, выраженное в этом двустишии немецкого поэта Питера Хухеля, ныне покойного.

Я процитировал его не потому, что хотел заронить в вас влечение к вещам малым - семенам и растениям, песчинкам или москитам - малым, но многочисленным. Я привел эти строчки, потому что они мне нравятся, потому что я узнаю в них себя и, коли на то пошло, любой живой организм, который будет стерт с наличествующей поверхности. "Помни меня", - говорит пыль. И слышится здесь намек на то, что, если мы узнаем о самих себе от времени, вероятно, время, в свою очередь, может узнать что-то от нас. Что бы это могло быть? Уступая ему по значимости, мы превосходим его в чуткости.

Что означает - быть незначительным. Если требуется парализующая волю скука, чтобы внушить это, тогда да здравствует скука. Вы незначительны, потому что вы конечны. Однако, чем вещь конечней, тем больше она заряжена жизнью, эмоциями, радостью, страхами, состраданием. Ибо бесконечность не особенно оживлена, не особенно эмоциональна. Ваша скука, по крайне мере, говорит об этом. Поскольку ваша скука есть скука бесконечности.

Уважайте, в таком случае, ее происхождение - и, по возможности, не меньше, чем свое собственное. Поскольку именно предчувствие этой бездушной бесконечности объясняет интенсивность человеческих чувств, часто приводящих к зачатию новой жизни. Это не значит, что вас зачали от скуки или что конечное порождает конечное (хотя и то и другое может звучать правдоподобно). Это скорее наводит на мысль, что страсть есть привилегия незначительного.

Поэтому старайтесь оставаться страстными, оставьте хладнокровие созвездиям. Страсть, прежде всего, - лекарство от скуки. И еще, конечно, боль - физическая больше, чем душевная, обычная спутница страсти; хотя я не желаю вам ни той, ни другой. Однако, когда вам больно, вы знаете, что, по крайней мере, не были обмануты (своим телом или своей душой). Кроме того, что хорошо в скуке, тоске и чувстве бессмысленности вашего собственного или всех остальных существований - что это не обман.

Вы могли бы также испробовать детективы или боевики - нечто, отправляющее туда, где вы не бывали вербально/визуально/ментально прежде - нечто, длящееся хотя бы несколько часов. Избегайте телевидения, особенно переключения программ: это избыточность во плоти. Однако, если эти средства не подействуют, впустите ее, "швырните свою душу в сгущающийся мрак". Раскройте объятия, или дайте себя обнять скуке и тоске, которые в любом случае больше вас. Несомненно, вам будет душно в этих объятиях, но попытайтесь вытерпеть их сколько можете и затем еще немного. Самое главное, не думайте, что вы где-то сплоховали, не пытайтесь вернуться, чтобы исправить ошибку. Нет, как сказал поэт: "Верь своей боли". Эти ужасные медвежьи объятия не ошибка. И все, что вас беспокоит, - тоже. Всегда помните, что в этом мире нет объятий, которые в конце концов не разомкнутся.

Если вы находите все это мрачным, вы не знаете, что такое мрак. Если вы находите это несущественным, я надеюсь, что время докажет вашу правоту. Если же вы сочтете это неуместным для такого торжественного события, я с вами не соглашусь.

Я бы согласился, знаменуй это событие ваше пребывание здесь, но оно знаменует ваш уход. К завтрашнему дню вас здесь уже не будет, поскольку ваши родители заплатили только за четыре года, ни днем больше. Так что вы должны отправиться куда-то еще, делать карьеру, деньги, обзаводиться семьями, встретиться со своей уникальной судьбой. Что касается этого куда-то, ни среди звезд, ни в тропиках, ни рядом в Вермонте скорее всего не осведомлены об этой церемонии на лужайке в Дармуте. Нельзя даже поручиться, что звук вашего оркестра достигает Уайт-Ривер-Джанкшн.

Я не желаю вам ничего, кроме счастья. Однако будет масса темных и, что еще хуже, унылых часов, рожденных настолько же внешним миром, насколько и вашими собственными умами. Вы должны будете каким-то образом против этого укрепиться; в чем я и попытался вам помочь здесь моими малыми силами, хотя этого очевидно недостаточно.

Ибо то, что предстоит вам, - замечательное, но утомительное странствие; вы сегодня садитесь, так сказать, на поезд, идущий без расписания. Никто не может сказать, что вас ожидает, менее всего те, кто остается позади. Однако, единственное, в чем они могут вас заверить, что это путешествие в один конец. Поэтому попытайтесь извлечь некоторое утешение из мысли, что как бы ни была неприятна та или иная станция, стоянка там не вечна. Поэтому вы никогда не застревайте - даже когда вам кажется, что вы застряли; это место сегодня становится вашим прошлым. Отныне оно будет для вас уменьшаться, ибо этот поезд в постоянном движении. Оно будет для вас уменьшаться, даже когда вам покажется, что вы застряли... Поэтому посмотрите на него в последний раз, пока оно еще имеет свои нормальные размеры, пока это еще не фотография. Посмотрите на него со всей нежностью, на которую вы способны, ибо вы смотрите на свое прошлое. Взгляните, так сказать, в лицо лучшему. Ибо я сомневаюсь, что вам когда-либо будет лучше, чем здесь.

© 1989 Иосиф Бродский.

19 июля, 2008

Жизнь удалась?

http://www.vascoplanet.ru/pictures/745010/

10 июля, 2008

И это тоже пройдет

Соломон (др.-евр. Шломо) - третий еврейский царь, легендарный правитель объединенного Израильского царства в 965-928 до н. э., в период его наивысшего расцвета. Сын царя Давида и Вирсавии (Бат-Шевы), его соправитель в 967-965 до н. э.. Во время правления Соломона в Иерусалиме был построен Иерусалимский храм - главная святыня иудаизма.

Имя Шломо (Соломон) на иврите происходит от корня "шалом" ("мир", в значении не война), а также "шалем" ("совершенный", "цельный").

Однажды царь Соломон сидел в своем дворце и увидел, как по улице идет человек с ног до головы одетый в золотые одеяния. Соломон призвал к себе этого человека и сросил: "Уж не разбойник ли ты?". На что тот ответил, что он ювелир: "А Иерусалим - знаменитый город, сюда приезжает множество состоятельных людей, царей и князей". Тут царь поинтересовался сколько же ювелир этим зарабатывает? И тот гордо ответил, что много. Тут царь усмехнулся и сказал, что коли этот ювелир такой умный, то пусть сделает кольцо, которое делает грустных веселыми, а веселых грустными. И если через три дня кольцо не будет готово, он велит ювелира казнить.

Как бы не был талантлив ювелир, но на третий день он со страхом пошел к царю с перстнем для него. У порога дворца он встретил Рахавама, сына Соломона, и подумал: "Сын мудреца - половина мудреца". И рассказал Рахаваму о своей беде. На что тот ухмыльнулся, взял гвоздь и с трех сторон кольца нацарапал три еврейские буквы - гимел, заин и йуд. И сказал, что с этим можно смело идти к царю.

Шломо повертел кольцо и сразу понял значение букв с трех сторон кольца по-своему - и их смысл аббревиатура "И это тоже пройдет". И как кольцо крутится, и все время наверх выступают разные буквы, так крутится мир, и так же крутится судьба человека. И подумав, что сейчас он сидит на высоком престоле, окруженный всеми великолепиями, а это пройдет, он сразу стал грустен.

А когда много позже Ашмодай закинул его на край света и Соломону пришлось три года скитаться, то глядя на кольцо, он понимал, что это тоже пройдет, и ему становилось весело.

09 июля, 2008

Грустно и весело

Оглянуться вокруг.

Столько людей, которые грустят. И есть люди, которым весело.

И не многие осознают что все это пройдет.

И те кто грустили станут веселыми. И те кто веселился станут грустить.

Сейчас кто-то грустит. Значит скоро ему станет весело.

Но это не имеет значения, потому что и это пройдет.

В грусти и радости нет правды. Правда в том что - все пройдет.

В песни поется что любовь не проходит. Так вот, правда в том что все проходит, и любовь тоже.

07 июля, 2008

Время остановить мир

Иордания/Израиль.
2 июня 2007 года.

На следующий день я зашел подальше в высокие горы на восток от плато. К вечеру я вышел на другое плато, еще более высокое, чем первое. Мне показалось, что я уже бывал в этих местах. Я осмотрелся, пытаясь сориентироваться, но не узнал ни одной из окружавших меня вершин. Я начал прикидывать, целесообразно ли отправляться в обратный путь прямо сейчас. Я улегся на живот и положил подбородок на руки.

Солнце клонилось к горизонту. Я посмотрел на землю и заметил большого черного жука. Он выполз из-за камня, толкая перед собой шарик, вдвое превосходивший по размеру его самого. Я долго следил за жуком. Он игнорировал мое присутствие и упорно тащил свой груз через камни, корни, ямки, трещины, холмики. Насколько я понимал, жук вообще не осознавал моего присутствия. Эта мысль повлекла за собой целую цепочку соображений относительно различий мира жука и моего мира. Мы с жуком существовали в одном и том же мире, но вполне очевидно, что мир для нас не одинаков. Я углубился в созерцание жука, восхищаясь огромной силой этого существа, позволявшей ему тащить свой груз по камням и трещинам.

Я наблюдал за жуком очень долго. А потом вдруг обратил внимание на безмолвие, царившее вокруг. Только ветер шелестел листьями. Я взглянул вверх и, непроизвольно повернув голову налево, краем глаза заметил бледную тень, мелькавшую на камне в полутора метрах от меня. Сперва я не обратил на нее внимания, но потом до меня дошло, что тень была слева. Я еще раз резко обернулся и четко воспринял тень на камне. Я ощутил, как тень каким-то диковинным образом скользнула по камню вниз и впиталась в землю, подобно тому, как впитывается в промокашку чернильная клякса. По спине пробежал холодок. В сознании мелькнула мысль: это - смерть, она наблюдает за мной и за жуком.

Жук вылез из глубокой трещины и замер в нескольких сантиметрах от моего лица. Некоторое время он, казалось, внимательно меня рассматривал. Я почувствовал, что жук осознал мое присутствие подобно тому, как я осознал присутствие своей смерти. По телу пробежала дрожь. Мы с жуком ничем друг от друга не отличаемся. Смерть, как тень, караулит за камнем и меня, и его. Я ощутил необычайный душевный подъем. Жук и я - мы стоим на одной доске! И ни один из нас не может быть лучше другого. Нас уравнивает смерть.

Мы с тобой - существа, уделом которых является смерть. У нас больше нет времени на то, чтобы действовать так, как мы привыкли. Пришло время остановить мир.

Я повернулся, разглядывая новый мир. В экстазе я стоял на вершине холма целую вечность. Может быть, объективно все событие продолжалось всего лишь несколько минут, в течение которых солнце опускалось к горизонту, но мне казалось, что прошла вечность. Из всего мира, в том числе из моего собственного тела, истекало тепло. Я знал, что раскрыл тайну. Поток неведомых ранее чувств переполнил меня. Никогда в жизни не испытывал я такой эйфории, такой умиротворенности, такого всеохватывающего понимания. Но в то же время тайна, которую я постиг, была невыразимой, ее невозможно было облечь в слова. И даже в мысли. Это было знание, доступное лишь телу.

07 июля, 2008

Мы двинулись к горам

Иордания/Израиль.
2 июня 2007 года.

Мы двинулись к горам, едва начало светлеть небо на востоке. Оказалось, до них на удивление далеко. Около полудня мы вошли в один из каньонов.

Горы оказались сложенными гигантскими глыбами застывшего потока вулканической лавы. За тысячелетия отвердевшая лава выветрилась, превратившись в пористый коричневый камень. Растительности на скалах не было, если не считать отдельных чахлых кустиков, торчавших из трещин.

Я взглянул вверх на почти вертикальные стены каньона, высота которых достигала многих десятков метров, и под ложечкой у меня странно засосало. У меня возникло чувство, что стены каньона наползают на меня и вот-вот сомкнутся. Солнце стояло практически в зените, чуть отклонившись к юго-западу.

Огромная высота потока лавы поражала воображение. Какими же должны были быть масштабы извержения, чтобы образовалось такое? Я несколько раз прошелся взглядом вверх-вниз по стенам каньона и полностью погрузился в созерцание богатейшей цветовой гаммы камня. Там были вкрапления всех мыслимых оттенков. Все камни были покрыты пятнами светло-серого лишайника. Я взглянул прямо вверх, на стены, причудливо сверкающие бесчисленным количеством каких-то вкраплений, фантастически разбивавшими солнечный свет на множество невыносимо ярких точек.

Я смотрел туда, где точки отраженного света сливались в гигантское сияющее пятно. По мере того, как солнце сползало к западу, яркость постепенно уменьшалась. Потом пятно совсем поблекло. Я взглянул на другую сторону каньона и увидел там еще одно такое же пятно.

Потом я заметил еще одно пятно света, за ним - еще. В конце концов весь каньон покрылся огромными пятнами света. Я закрыл глаза, но пятна, составленные мириадами сверкающих точек, все равно остались перед глазами.

07 июля, 2008

Я не мог отвести глаз

Иордания/Израиль.
1 июня 2007 года.

Я закрыл глаза и снова расслабился, почувствовав, что плыву в пространстве. Я даже ощущал свое движение сквозь это пространство, словно я был листом, отданным на волю ветра. Абсолютно безоблачное на западе небо было ровно залито фантастическим желтовато-оранжевым сиянием склонявшегося к горизонту солнца.

Тот факт, что я обратил на солнечный свет мое внимание, делал картину в моем восприятии еще более величественной.

Пусть сияние солнца зажжет меня.

Вон те лавовые горы. Далекие темные и грозные остроконечные пики на севере.

Вечером мы добрались до пустынного плоскогорья, на котором возвышались горы вулканического происхождения. На расстоянии темно-коричневые нагромождения застывшей лавы производили почти зловещее впечатление. Низкое солнце косыми лучами освещало западные склоны пиков, рассекая казавшуюся монолитной стену темного камня слепящей сеткой золотистых отражений.

К началу сумерек показались подножия гор. Растительности на плоскогорье почти не было, до самого горизонта повсюду торчали только кактусы, отдельные кустики да редкие пучки какой-то высокой сухой травы.

Оттуда, где я стоял, окружающая местность просматривалась довольно далеко во всех направлениях. День был облачный, и все быстро погружалось в сумерки. Я увлекся созерцанием того, с какой скоростью малиново-пурпурные облака на западе становились равномерно-серыми.

Я не мог отвести глаз от этого поистине гипнотизирующего зрелища.

05 июля, 2008

Принятие ответственности

- Ты жалуешься, - мягко произнес дон Хуан. - Ты жаловался всю свою жизнь, потому что не привык принимать ответственность за свои решения. Принять на себя ответственность за свои решения - это значит быть готовым умереть за них.

- Не имеет значения, каким именно является решение, - сказал дон Хуан. - В этом мире нет ничего более серьезного, чем что-либо другое. Разве ты не понимаешь? В мире, где за каждым охотится смерть, не может быть маленьких или больших решений. Здесь есть лишь решения, которые мы принимаем перед лицом своей неминуемой смерти.

© 1972 Карлос Кастанеда.

05 июля, 2008

Смерть как советчик

- Смерть - наш вечный попутчик, - сказал дон Хуан предельно серьезным тоном. - Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки. Она всегда за тобой наблюдала. И будет наблюдать, пока не настанет день, когда она похлопает тебя по плечу.

- Как можно чувствовать себя настолько важной персоной, когда знаешь, что смерть неуклонно идет по твоему следу? - спросил дон Хуан.

Я чувствовал, что ответа не требуется. Впрочем, в любом случае я был не в состоянии что-либо произнести. Совершенно новое настроение охватило меня.

А дон Хуан продолжал:

- Когда ты в нетерпении или раздражен - оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты уловишь ее движение, или просто почувствуешь, что твой попутчик - всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает.

Единственный по-настоящему мудрый советчик, который у нас есть, - это смерть. Каждый раз, когда ты чувствуешь, как это часто с тобой бывает, что все складывается из рук вон плохо и ты на грани полного краха, повернись налево и спроси у своей смерти, так ли это. И твоя смерть ответит, что ты ошибаешься, и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Твоя смерть скажет: "Но я же еще не коснулась тебя!"

Дон Хуан покачал головой, как бы ожидая моей реакции. Но мне нечего было сказать. Мысли в бешеном темпе сменяли одна другую. По моему самомнению был нанесен сокрушительный удар. В свете моей смерти раздражение по адресу дона Хуана выглядело настолько мелочным!

- Да, - мягко произнес он после длинной паузы. - Один из нас должен снова осознать, что смерть охотится за каждым из нас, что она всегда рядом, за нашим левым плечом. Один из нас должен обратиться к смерти за советом, чтобы избавиться от бездарной мелочности, свойственной людям, которые живут так, словно смерть никогда их не коснется.

© 1972 Карлос Кастанеда.

04 июля, 2008

Стирание личной истории

- У меня нет личной истории, - сказал дон Хуан после продолжительной паузы. - В один прекрасный день я обнаружил, что в ней нет никакой нужды, и разом избавился от нее.

- Личной истории у меня больше нет, - сказал он и испытующе взглянул на меня. - Когда она стала лишней, я от нее избавился.

Дон Хуан сказал, что у каждого, кто меня знает, сформировался определенный образ моей личности. И любым своим действием я как бы подпитываю и еще больше фиксирую этот образ.

- Неужели тебе не ясно? - драматически сказал он. - Твоя личная история постоянно нуждается в том, чтобы ее сохраняли и обновляли. Поэтому ты рассказываешь своим друзьям и родственникам обо всем, что делаешь. А если бы у тебя не было личной истории, надобность в объяснениях тут же отпала бы. Твои действия не могли бы никого рассердить или разочаровать, а самое главное - ты не был бы связан ничьими мыслями.

- Это и есть та маленькая тайна, которую я намерен тебе сегодня открыть, - тихо произнес дон Хуан. - Никто не знает моей личной истории. Никому не известно, кто я такой и что делаю. Даже мне самому.

- Ты должен постепенно создать вокруг себя туман, шаг за шагом стирая все вокруг себя до тех пор, пока не останется ничего гарантированного, однозначного или очевидного. Сейчас твоя проблема в том, что ты слишком реален. Реальны все твои намерения и начинания, все твои действия, все твои настроения и побуждения. Но все не так однозначно и определенно, как ты привык считать. Тебе нужно взяться за стирание своей личности.

- Плохо то, что те, кто хорошо тебя знают, воспринимают твою личность как вполне определенное явление. И как только с их стороны формируется такое к тебе отношение, ты уже не в силах разорвать путы их представлений о тебе. Мне же нравится полная свобода неизвестности. Никто не знает меня с полной определенностью, как, например, многие знают тебя.

- Если у человека нет личной истории, то все, что бы он ни сказал, ложью не будет. Твоя беда в том, что ты вынужден всем все объяснять, и в то же время ты хочешь сохранить ощущение свежести и новизны от того, что делаешь. Но оно исчезает после того, как ты рассказал кому-нибудь обо всем, что сделал, поэтому чтобы продлить его, тебе необходимо выдумывать.

- Видишь ли, - продолжал он, - наш выбор ограничен: либо мы принимаем, что все - реально и определенно, либо - нет. Если мы выбираем первое, то в конце концов смертельно устаем и от себя самих, и от всего, что нас окружает. Если же мы выбираем второе и стираем личную историю, то все вокруг нас погружается в туман. Это восхитительное и таинственное состояние, когда никто, даже ты сам, не знает, откуда выскочит кролик.

© 1972 Карлос Кастанеда.

02 июля, 2008

Остановка мира

В кои-то веки я достал с полки томик Карлоса Кастанеды и полистал его. По правде говоря многое из того, что я здесь цитирую, я не читаю. Например, я не прочел ни одной книги Грофа, Маслоу, или Кастанеды. Такие книги я в основном только "просматриваю". Читаю я в основном узкоспециальную, научную литературу, и цитировать ее особого смысла и желания не возникает. А вот что-то общее и трендовое всегда хочется процитировать. Еще и потому что мне самому лень набирать буковки, когда другие за тебя это уже хорошо сделали.

Я по прежнему считаю что лучший способ времяпровождения - это ничегонеделание. И даже чтение хороших книг не может сравниться с ним по эффективности. Случаи "штормового" вдохновения, которые я так ценю, как раз рождаются из ничегонеделания. И все самое лучшее что можно создать происходит из вот такого вакуума и тотального ничегонеделания. Я с достаточно устойчивым успехом практикую ничегонеделание уже больше трех лет. И как показала практика это самое непростое и трудное занятие - оно требует повышенной дисциплины, потому что постоянно тянет или начать читать какую-нибудь книгу или начать что-то делать.

Очень трудно бывает удержаться и не сорваться в какую-нибудь бесполезную деятельность. А я считаю что любая деятельность бесполезна, если только она не проходит в режиме штормового вдохновения, когда не твой мозг ее проводит, а проводником является бессознательное - когда импульсы к действию идут откуда-то изнутри, и не могут быть четко прослежены. В случае когда позыв к действию идет от рассудка - я сразу ставлю сознательный halt на такую активность. Это не просто, но с практикой становится легче.

Нет ничего эффективнее отсутствия всякого действия для действительно глубокого изменения курса жизни и перепрограммирования.

Именно поэтому ничегонеделание - это самое трудное занятие на свете, и мало кому удается действительно ничего не делать. И погрязнув в повседневности и безысходности мелких, бесцельных, никому не нужных действий и забот, человеку не остается времени на самые главные действия, которые возникают из пустоты посредством вдохновения.

Такое ничегонеделание эффективнее всего помогает "останавливать мир", в терминах Кастанеды, двигает очень инертные структуры внутри психики, расшатывает глубокие импринты.

Точно так же и Кастанеда пишет об импринтах и модах восприятия реальности и методах перепрограммирования. Мир, который я привык считать реальным и основательным, - всего лишь описание мира, программа восприятия, которую закладывали в мое сознание с самого рождения.

В его объяснении каждый человек, который вступает в общение с ребенком, непрерывно разворачивает перед ним свое описание мира. Таким образом все, кого ребенок встречает в своей жизни, становятся для него учителями. Они учат его определенным образом описывать мир, и в какое-то мгновение ребенок начинает воспринимать мир в соответствии со сформированным в его сознании описанием. Этот момент имеет огромное значение, поскольку, ни много ни мало, определяет всю судьбу. Мы не помним об этом моменте попросту потому, что нам не с чем сравнивать. Однако именно в этот миг человек "входит в мир". Ребенок становится полноправным членом группы людей, использующих определенное описание мира. Он владеет этим описанием и способен в его рамках соответствующим образом интерпретировать то, что воспринимает. Интерпретации же, в свою очередь, подтверждают описание, которое в результате становится еще более устойчивым.

Таким образом, реальность нашей повседневности состоит из бесконечного потока чувственных интерпретаций. Являясь членами группы лиц, использующих одно и то же описание мира, мы просто научились одинаково интерпретировать явления, воспринимаемые нашими органами чувств.

Впечатление цельности картины мира, составленной из чувственных интерпретаций, обусловлено тем, что последние следуют нескончаемым слитным потоком и, за ничтожными исключениями, практически никогда не подвергаются сомнению.

На пути к реальности сначала нужно "остановить мир". Определение "остановка мира", пожалуй, действительно наиболее удачна для обозначения определенных состояний сознания, в которых осознаваемая повседневная реальность кардинальным образом изменяется благодаря остановке обычно непрерывного потока чувственных интерпретаций некоторой совокупностью обстоятельств и фактов, никоим образом в этот поток не вписывающихся.

Необходимым условием "остановки мира" является убежденность. Иначе говоря, необходимо прочно усвоить новое описание. Это нужно для того, чтобы затем, противопоставив его старому, разрушить догматическую уверенность, свойственную подавляющему большинству человечества, - уверенность в том, что однозначность и обоснованность нашего восприятия, то есть картины мира, которую мы считаем реальностью, не подлежит сомнению.

02 июля, 2008

Потеря чувства собственной важности

Чувство собственной важности - согласно учению Карлоса Кастанеды моральное чувство возвышенности над кем-либо или чем-либо, выделение значимости самого себя и своих поступков. Иными словами чувство собственной важности - это оценивание себя. Поскольку человек обычно постоянно находится в этом состоянии, это мешает ему трезво оценивать ситуацию и принимать эффективные решения.

Потеря чувства собственной важности - одна из ключевых предпосылок для взросления и достижения состояния "воина", наряду с такими как: остановка мира, стирание личной истории, принятие ответственности за поступки, и принятие собственной смерти как советчика.

Также Кастанеда рассматривает понятие не-делание как ключевой и завершающий этап в развитии личности.

Данные предпосылки явно выделены в третьей книге "Путешествие в Икстлан", где каждому пункту посвящена отдельная глава. Неявное, но довольно яркое описание каждого из этих состояний можно найти в предыдущих книгах.

Согласно Кастанеде, с одной стороны, потеря чувства собственной важности приводит к потере самооценки. С другой стороны - человечество привыкло думать что самооценка является важным элементом личности, в то время как это тоже является важным заявлением, и следовательно, раз оно сделано под влиянием чувства собственной важности - неверно.

Человек без чувства собственной важности не критически уменьшает самооценку, а не принимает ее в расчет и поэтому она теряет для него смысл. Таким образом взгляд на мир может быть более обдуманным и трезвым.

01 июля, 2008

Учитель Карлоса Кастанеды

Настоящий духовный учитель делает только одно - он разрушает вашу текущую моду реальности и не дает никакой новой. Истинный духовный учитель - предельный деструктор и уничтожитель. Его работа деструктивна в хорошем смысле этого слова и от этого очень трудна. Он ничего не дает взамен, потому что не программирует ваш аппарат построения иллюзий никакими новыми иллюзиями.

Это очень хороший тест на честность учителя - любой, кто вешает любую, даже самую красивую и изящную дополнительную лапшу на уши - не учитель. Большинство эзотерических учений этим и занимается. Настоящий учитель снимает лапшу и не вешает никакой новой. Настоящие учители ничему не учат. Они вас уничтожают как личность, они разрушают внутри вас все что вы "знаете".

Учитель не дает. Учитель разрушает.

Учитель не дает новых иллюзий. Учитель разрушает имеющиеся.

Ваши учителя - люди, рядом с которыми вы испытываете ужас, смятение и неуверенность в себе. К людям после общения с которыми вам начинает казаться что ваш мир переворачивается с ног на голову. Эти полусумашедшие люди с огненными глазами приведут вас к реальности (к себе), разрушив внутри вас все до основания. Все что казалось вам таким важным и настоящим.

Но настоящие учителя могут еще создавать новые реальности, для единственной цели их последующиего разрушения и демонстрации их незначительности. Вот как выдуманый (или реальный) индеец, духовный учитель Карлоса Кастанеды:

И вот такой настоящий человек будет очень уверенно противопоставляться всему во что вы верите и разрушать все, что вы знаете, не потому что он знает! Нет! А потому что он знает что все во что вы верите и все что вы знаете - иллюзии и импринты, слепки с внешней среды, и не имеет никакого значения.


  • Все материалы